Альберт-Эмиль Брахфогель - Людовик XIV, или Комедия жизни
В это самое время Анна Австрийская тяжко заболела, физические страдания соединились с душевными муками. Король ежедневно навещал ее, был с нею ласков и любезен, но он внушал ей такой страх в последнее время, что она не решалась высказать ему своей скорби о младшем сыне. Когда болезнь настолько усилилась, что королева уже осознала безнадежность своего положения, она решилась еще раз попросить снисхождения к Филиппу и с этой целью пригласила к себе короля. Тот немедленно явился. Сиделки, дамы и доктора оставили больную наедине с королем.
— Что вам угодно, дорогая матушка? — спросил Людовик, нежно целуя ее руку.
— Милый сын мой, я хотела видеть вас, чтобы высказать вам мое последнее желание. Надеюсь, вы не откажете в просьбе умирающей матери?
— Говорите, приказывайте! Вы видите перед собой не короля, а самого покорного, почтительного сына.
— Людовик! Меня терзает мысль, что я должна умереть, не простившись с Филиппом и оставив моих сыновей в страшной вражде друг с другом!..
Король ничего не ответил. Он поспешно встал, отворил дверь и махнул рукой. Раздался шорох, шепот. В комнату вошел кто-то в военном мундире, с каской в руке. Людовик взял вошедшего за руку и подвел к постели матери. Это был герцог Орлеанский.
— Филипп, милый сын мой?!
— Матушка!..
— Каким образом ты здесь?
— Его величество был так добр, что дозволил мне оставить армию и приехать сюда.
— Благодарю тебя, Людовик! — сказала Анна Австрийская со слезами на глазах. — Я вижу, что у тебя великое, благородное сердце, которое умеет прощать! Не так ли?
Король молчал.
— Ваше величество, — сказал герцог Орлеанский, — моя вина велика, и я не смею в ней оправдываться. Но перед Богом клянусь вам, что если моя слепая ненависть внушила мне когда-то преступную мысль посягнуть на жизнь жены, то эта мысль давно, прежде чем она могла быть приведена в исполнение, была уже отвергнута мною. Это злополучное письмо было вырвано у меня в минуту гнева и опьянения!
— Но что может служить для меня ручательством, что в вашем сердце нет больше ненависти к Анне?
— Я не могу любить ее, ваше величество, не могу быть более счастливым с нею, потому что сердце ее и мысли принадлежат вам. Но клянусь, я не питаю ни малейшей злобы против Анны.
Людовик XIV подал ему руку.
— Принимаем ваши торжественные уверения и от души прощаем вас! Теперь, дорогая матушка, благословите нас! Отныне не будет больше раздора между вашими сыновьями!
Оба встали на колени у постели матери. Больная возложила руки на головы своих детей и горячо молилась.
Несколько минут длилось торжественное молчание, наконец оба брата встали.
— Теперь вам нужно отдохнуть, дорогая матушка, — сказал король. — Мы утомили вас нашей беседой.
Герцог Орлеанский тотчас же простился и ушел. Но король медлил. Казалось, он чего-то ждал.
Едва дверь затворилась за Филиппом, как послышался стук в той части стены, где находилась потайная дверь.
Больная в испуге оглянулась.
— Что это значит?! — тревожно спросила она.
— Пожалуйста, не тревожьтесь! Я сейчас объясню вам, в чем дело. Но прежде отвечайте мне с полной откровенностью на один вопрос. Не имеете ли вы каких-нибудь желаний относительно того несчастного существа, судьба которого также близка вашему сердцу?
— Разве… он жив еще? — прошептала она.
— Жизнь его в полной безопасности, хотя весьма однообразна и уединенна.
— О, если б я могла его увидеть… хоть на одну минуту!..
— Ваше желание будет исполнено, потому что… он стоит тут за потайной дверью!
Анна Австрийская взглянула на сына глазами, полными слез, и прошептала:
— Людовик! Я до этой минуты не знала твоего сердца!..
Король вынул из кармана маленький ключ и отворил дверь, которая уже несколько лет была заперта.
— Войдите, синьор! — сказал он.
В дверях показалась стройная фигура в черной шелковой одежде, с длинными локонами по плечам. Лицо ее было закрыто черной маской, сквозь отверстия которой сверкали блестящие глаза.
Увидев больную, он вздрогнул:
— Где я?..
— У своих родных, синьор!
— Неужели это он?.. — простонала королева.
— Да, это синьор Мархиали!
Король позвонил. Вошел маршал Фейльад, а за ним два офицера.
— Снимите с него маску! — обратился к ним Людовик XIV.
Один из офицеров отомкнул железный замок, удерживавший маску на лице Мархиали, и взорам присутствующих представилось прекрасное, бледное, юношеское лицо. Несчастный, как бы пробудившись от тяжелого сна, провел рукой по лицу.
— Это — глаза кардинала! Его живой портрет!.. — прошептала как бы в бреду больная.
— Подойдите к этой даме, Мархиали, она очень любит вас.
— Любит меня? — резко воскликнул молодой человек. — Так почему она стыдится меня, скрывает от людей, точно пугало? Кто я? Кто эта женщина на этой роскошной постели, в этой великолепной комнате? Кто вы сами, милостивый государь, перед которым все преклоняются, и почему меня называют «ваше высочество»?
— Потому что ты мой сын! — крикнула умирающая. — Сын Анны Австрийской, а это — Людовик Четырнадцатый, король французский… О боже, я…
Она в изнеможении упала на подушки.
— Бога ради, замолчите! — воскликнул король и сильно дернул звонок.
Вбежали Фейльад и офицер.
Мархиали близко подошел к постели Анны. Его глаза сверкали, он весь дрожал.
— Так знайте же вы, моя бессердечная мать, и вы, мой безжалостный брат, заживо похоронивший меня, — знайте, что я ненавижу и проклинаю вас!..
— Наденьте на него маску! — приказал король.
— Да, да и скорее уведите меня отсюда в мою темницу, где меня никогда не покинет вечный, милосердный Господь!..
Маска опять закрыла его лицо. Мать с мольбой протянула к нему руки, но он дико захохотал и исчез за потайной дверью.
— Я умираю… — простонала Анна Австрийская и лишилась чувств.
Король послал просить всех членов королевского семейства. Через несколько минут все собрались в комнате умирающей. По правую сторону постели преклонили колени Людовик и Филипп, по левую — Терезия и Анна. Умирающая открыла глаза, обвела присутствующих тусклым взглядом и остановилась на Терезии.
— Неси терпеливо крест свой, дочь моя, самоотречение — удел всех королев!..
Это были ее последние слова.
Глава VIII. «Мизантроп»
Мольер надеялся, что с удалением Лорена ничто уже не будет нарушать его спокойствие, но судьба решила иначе, и бедному поэту пришлось перенести еще много тяжких испытаний. Королева Анна Австрийская, его неизменная покровительница, умерла, и вслед за тем он должен был услышать еще более ужасное известие, что и принц Арман де Конти также скончался после продолжительной болезни. Король был всецело поглощен приготовлением к великой драме, которую он сам собирался представить миру, и безучастно относился ко всему остальному, так что Мольер остался без всякой поддержки. Враги поэта, зорко следившие за всеми изменениями в его судьбе, сочли этот момент самым удобным, чтобы снова напасть. Первый поднял руку Расин, человек, которому он оказал такую бескорыстную дружбу, который обязан был своим блестящим успехом его советам и покровительству. Расин написал новую трагедию «Александр» и хотел с помощью Мольера поставить ее в Пале-Рояле. Уже все роли были розданы актерам, но Бурзольт успел как-то вкрасться в доверие Расина и так сумел воспользоваться бесхарактерностью последнего, что тот решил изменить Мольеру и отдать свою трагедию Бургонне и, мало того, не постыдился сманить талантливую Дюпарк, которую соблазнил самыми блестящими обещаниями.
Этот удар был слишком чувствителен для нежной и впечатлительной души Мольера. Он не вынес его. Душевные страдания давно уже подготовили почву для болезни — и Мольер слег. Два месяца он находился между жизнью и смертью. Доктор Мовилен, его врач и друг, почти не отходил от постели больного, только благодаря его искусству и неусыпным заботам Мольер был спасен.
Но не на радость выздоравливал Мольер. Новое ужасное огорчение ожидало его. Мишель Байран, его любимец, воспользовавшись болезнью своего покровителя, завел любовную связь с неисправимой Армандой, которая даже ввиду своего умирающего мужа не могла преодолеть своих порочных инстинктов. Не желая дать нового торжества своим врагам, Мольер ограничился лишь тем, что выгнал Байрана из дома и молча перенес свой позор. Друзья умоляли его избегать волнений и надеялись, что лечение на открытом летнем воздухе в его прелестном загородном доме довершит его выздоровление. Мольер позволил ухаживать за собой, как за ребенком. Здесь, надломленный физически и душевно, он написал свое мастерское произведение «Мизантроп», которое сделало имя его бессмертным.
